Глава 2
Натуральный балаган

Легкий ветерок принес со стройки удушливый запах жженой солярки. Он казался настолько чуждым для этого места, что хотелось от него скрыться. К тому же дождь, до сих пор только накрапывавший, усилился. И Юра немедля отправился в кинозал. Не будь ядовитого ветра и холодного дождя, он все равно не смог бы не свернуть туда, ведь это место больше других полнилось воспоминаниями о том лете.

Кинозал стоял рядом с эстрадой — он был одновременно и театром, и танцполом, где в пасмурные вечера проводились дискотеки. Высокое деревянное здание сохранилось на удивление хорошо, только большие окна зияли черными провалами с торчащими осколками в рамах.

Ступеньки кинозала скрипели точно так же, как два десятка лет назад, в первый вечер их знакомства. В глубине души Юра даже порадовался скрипу — так ли часто услышишь ничем не искаженные звуки из детства? Вот бы еще услышать фортепиано: нежную глубокую «Колыбельную» — лейтмотив того лета. Это здание всегда ассоциировалось у Юры с музыкой: и раньше, когда она звучала здесь каждый день, и сейчас, когда в кинозале царила мертвая тишина. Но почему этот зал даже в безмолвии продолжал напоминать о ней, Юра не понимал.

Снаружи строение сохранилось неплохо, а внутри — так себе. На окнах колыхались плотные, изъеденные молью шторы. Утепленную войлоком дверь выбили, из пустого проема внутрь полутемного зала падала полоса дневного света. Она расстилалась по спинкам зеленых зрительских кресел, до сих пор стоявших ровными рядами. Она падала на голую стену, оттеняла фактуру облупившейся краски. Освещала бурый, грязный пол. Взгляд следом за лучом упал на выбитые паркетные досочки, и Юра понял, отчего именно музыка стала для него такой яркой ассоциацией. Россыпь бурых брусков где-то лежала кучкой, а где-то ровным рядом — точь-в-точь как выбитые фортепианные клавиши. «Колыбельная» — красивая мелодия, вот бы снова сыграть.

Сцена. Слева, на месте, где тем памятным вечером сидел Володя, теперь росло деревце — тонкая, совсем молодая березка пробилась через фундамент наружу, выломала истлевшие доски и потянулась к свету, к провалу в потолке, через который в темный зал попадали косые бледные лучи. Необычайно пушистая крона лишь подчеркивала окружающую пустоту. Эта пустота резала Юре глаза, он отчетливо помнил, что раньше там стояло пианино.

Ступая по досочкам-клавишам, Юра направился к березе. Только коснулся чуть пыльных листьев, как понял: он ни за что не хочет уходить отсюда. Вот бы остаться здесь дотемна, смотреть на березу и ждать, когда откроется тяжелый занавес и актеры выйдут на сцену. Он прислонил лопату к стене, сел в ветхое зрительское кресло, оно заскрипело. Юра улыбнулся, вспомнив, как в вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юрка мялся перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце. Как же он тогда злился на Иру Петровну, как злился!

***

«Ну Ира, ну Петровна, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!» Настроение у Юрки было хуже некуда — еще бы, при такой толпе народа его и отругали, и выставили полным болваном. Черт бы побрал и эту Ольгу Леонидовну вместе с ее нравоучениями! Юрка весь день гневался, обижался и пытался найти причину, чтобы не идти на репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои капризы, ведь Юрка понимал, что не пойди он вечером в театр — подведет Иру Петровну, которая отвечает за него головой.

Но злость-то никуда не делась! Юрка даже намеревался грохнуть дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой самодеятельности. Но только замахнулся, только тихонько скрипнул ступенькой, как замер на пороге.

Володя был один. Сидел слева на самом краю сцены, читал что-то в тетрадке и грыз грушу. Рядом стоял радиоприемник, шипел и скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон» Пахельбеля. Володя, слыша, что помехи опять перебивают звуки фортепиано из динамиков, клал тетрадку на колени и, не глядя, поворачивал антенну.

Юрка обомлел — таким этот Володя показался ему простым и даже трогательным. Без тени бравады, сосредоточенный и ссутуленный, вожатый сидел прямо на полу и болтал ногой. Он хрустнул грушей, задумчиво прожевал, проглотил — чуть не поперхнулся и вдруг тряхнул головой — похоже, в тексте что-то не понравилось. Очки сползли на кончик носа.

«Еще бы не сползали, на таком-то ровном», — заметил про себя Юрка и кашлянул. Случайно. Он бы еще постоял, посмотрел, полюбовался и позавидовал Володе — не носу, разумеется, а груше — уж очень он их любил. Володя поднял голову, бросил тетрадь, рефлекторно устремил указательный палец себе в лицо, но вдруг передумал, разжал руку и аккуратно, со слегка надменным видом, поправил очки за дужки.

— Привет. Уже вернулся с полдника?

Юрка кивнул.

— А где это груши раздают? В столовой нет ничего…

— Меня угостили.

— Кто? — автоматически спросил Юрка — вдруг это его знакомый, тогда можно было бы за так выпросить или на что-нибудь обменять.

— Маша Сидорова. Она у нас на пианино играет, скоро придет. Давай поделюсь? — и протянул ему ненадкусанную половину груши, но Юрка помотал головой. — Не хочешь — как хочешь.

— Так, и что я буду здесь делать? — поинтересовался Юрка, поднявшись на сцену и деловито скрестив руки на груди.

— Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится. Действительно, что же ты будешь делать?.. — Володя встал на ноги и задумчиво уставился в чистый белый потолок. — Смотрю сценарий, думаю, какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя — здоровенного лба — роли.

— Как это нет? Совсем?

— Совсем. — Володя уставился ему в лицо.

— Может, дерево… ну или волк… В любом детском спектакле есть либо волк, либо дерево.

— Дерево? — Володя усмехнулся. — У нас будет тайник в полене, но это реквизит, а не роль.

— Ты все-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю отлично, профессионально даже. Показать?

Не дожидаясь ответа, Юрка лег на пол плашмя и вытянул руки вдоль туловища.

— Как тебе? — спросил, приподнявшись и глядя на Володю снизу вверх.

— Не смешно, — сухо отрезал тот. — Ты кое-чего не понимаешь. У нас не юмористический спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря в этом году юбилей — тридцать лет со дня основания, Ольга Леонидовна говорила на линейке.

— Ну, говорила, — подтвердил Юрка.

— Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Зины Портновой, ты, конечно, сам знаешь. А то, что первым массовым мероприятием здесь был спектакль о жизни Портновой, — это должно быть для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим на дне рождения лагеря. Так что полено, Юра, не в этот раз.

Говорил Володя вдохновенно, с видом человека, намеревающегося сделать что-то особенное и значимое. Но Юрку не проняло.

— Фу! — скривился он. — Скучно…

Володя сперва нахмурился, потом посмотрел на него оценивающе и наконец ответил:

— Нет уж, скучно не будет — во всяком случае, тебе. Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актерами. А что? Тут у нас, кроме меня, всего один взрослый…

Юрка закатил глаза и, цокнув языком, перебил:

— Тоже мне взрослый нашелся! Тебе лет-то сколько? Семнадцать от силы! Ты ж первокурсник, всего на год меня старше…

Володя кашлянул и, поправив очки, негромко сказал:

— Девятнадцать вообще-то… почти. В ноябре исполнится. — А следом весь подобрался и строго добавил: — И я бы на твоем месте не забывался, Конев, когда разговариваешь с вожатым!

Володя не выглядел внушительно, скорее разочарованно, и Юрке стало стыдно. Все-таки Володя и правда вожатый, такой же, как и Ира Петровна.

Присмирев, Юрка протянул:

— Ладно, перегнул… Так кто там еще взрослый в труппе, кроме тебя?

— Маша, — ответил Володя. Юрке показалось, что он все-таки обиделся, но тот продолжил как ни в чем не бывало: — Кстати, она ведь из твоего отряда. А остальные все малыши. Если с девочками справляться не надо, они сами по себе послушные, то мальчики прямо-таки бешеные. Тут не просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен.

— Пф… Ну и пусть Маша с ними нянчится, я им что, мамочка?

— Говорю же, Маша не справится: мальчикам нужен не кто-нибудь, а авторитет. У меня нет времени, чтобы…

— И с чего это ты взял, что я соглашусь?

Володя тяжело выдохнул:

— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.

— Да ну?

— Ну да. На твоем месте я бы лучше подтянул свою дисциплину…

— А то что?

— А то, что, если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из лагеря! — Володя повысил тон, в его голосе прозвучали сердитые нотки. — Я серьезно. Знаешь, как сегодня Ирину отчихвостили за гирлянду? И кстати, Ольга Леонидовна просила тебе напомнить, что это было последнее предупреждение.

Юрка даже не нашел, что на это сказать. Вскочил, заходил кругами. Потом остановился как вкопанный, задумался. Скучно ему в лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень. Сказать по правде, Юрка не мог определиться с тем, чего хотел, но вылетать из лагеря с позором… Он-то ладно, пусть с позором, а Ира Петровна как? С выговором в личном деле и ужасной характеристикой? Хорош мужик, мало того что за вожатской юбкой прятался, так еще и подвел ее, Иру. Нет, такое точно не входило в Юркины планы.

— Поручились, значит, и теперь шантажируете? — пропыхтел он, начиная злиться то ли на них, то ли на самого себя.

— Никто тебя не шантажирует и уж тем более не хочет выгонять. Просто веди себя хорошо, слушайся вожатых, помогай.

— Слушаться? — прошипел Юрка.

Он почувствовал себя загнанным в угол. Казалось, что все вокруг сговорились и теперь ищут повод и способы, как бы насолить посильнее, как бы забраться поглубже в самые мысли и чувства, как его затравить, задушить… Только приехал, а на него уже набросились, обвиняют, ругают, поучают. Это несправедливо! Совершенно не соображая, что несет, Юрка будто озверел. Хотелось выплеснуть задавленный гнев, хотелось ломать и крушить все на своем пути.

— Да кто вы все такие, чтобы я вас слушался? Ха! Да я вам покажу, я тебе покажу! Спектакль, значит? Да я вам такой спектакль устрою, мало не покажется!

— Грозится еще, — хмыкнул Володя, будто его совершенно не тронула Юркина тирада. — Ну и устраивай. Тебя выгонят, и поминай как звали. А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я тут при чем? При том, что правду сказал? А то ты сам не знал, что застрял у администрации костью в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда определили.

— Я ничего плохого не делал! — выпалил Юрка и вдруг скис. — Это все… оно все само: и тарелки эти, и гирлянда… я не хотел! И насчет Иры не хотел…

— Ясное дело, что не хотел. — Володя произнес это так искренне, что у Юрки от удивления вытянулось лицо.

— В смысле?

— Я верю тебе, — кивнул он, — поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.

На сцене справа стояло пианино, а в центре — бюст вождя пролетариата. От досады Юрке захотелось разбить голову Ленина об пол, чтобы разлетелась вдребезги, но он попытался успокоиться и отдышаться. Подошел к Ильичу, облокотился, приник лбом к холодной лысине и грустно так посмотрел на Володю.

— Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даете, чтобы я физиономией на людях не светил и лагерь не позорил?

— Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумал. Актеры-мальчишки у нас все маленькие, ты среди них будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию великанов у нас нет. — Он улыбнулся. — Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком-нибудь инструменте?

Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он насупился и уставился в пол.

— Ничего не умею и ничего не хочу, — соврал он, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не столько Володю, сколько самого себя.

— Ясно. Значит, вернемся к тому, с чего начали: будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь репутацию.

Разговор зашел в тупик. Они молчали. Юрка косился левым глазом на нос Владимира Ильича, сдувал с него пылинки. Другой Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова уставился в тетрадку. Тем временем полдник, с которого Юрка ушел раньше всех, закончился и в кинозал начали подходить актеры.

Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и проигнорировав Юрку, она легонько качнула бедром в юбке-солнышке и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на нее — за прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и отрастила волосы до пояса, научилась кокетничать, совсем как взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и длинными загорелыми ногами.

— Людвиг ван Бетховен, — объявила негромко. — Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать семь. — И, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.

Юрка скривился — «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать? «Соната» всем уже оскомину набила, каждый второй ее играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды и не для него, а для Володи играла.

Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой — видимо, чтобы Володя еще немного постоял близко-близко и еще поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не вышло.

Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актеров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей — каждому непременно требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, — Володя пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому — в зал явилась троица. Нет, не так — Троица! Конечно, без отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имен Юрка называл их ПУК. Эти подружки были живым воплощением символа трех обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот: все вижу, везде подслушаю и всем разболтаю. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и пахнущие одинаково — польскими духами «Быть может». Юрка знал этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же.

Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную взрослую в труппе, но только Юрка взглянул на вспотевшего худрука, как понял: тот сам удивился, что спектакль приобрел такую популярность. А тут еще Полина, совсем обнаглев, подхватила его под локоть.

— Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль про любовь и, кстати, могу сыграть…

— Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? — вмешалась бледная от злости Маша. Видимо, догадалась, что популярность приобрел вовсе не спектакль, а вожатый. — Уходите, вы опоздали!

— Н-ничего страшного. — Володя засмущался, аж щеки заалели. Еще бы, столько красавиц вокруг, и все глядят на него… Юрка тоже засмущался бы. — В «Юных мстителях» было много девушек, оставайтесь. Найдем вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас нет…

— Ах так! Им, значит, найдем роли, а я — нянчись?! — взбесился Юрка.

Его протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган.

— А можно я буду костюмером? — пискнула Ксюша. — Я вам такие красивые платья сделаю.

— Какие еще красивые платья на войне? — возмутился Юрка.

— Так спектакль про войну? — разочарованно протянула Ксюша. — А-а-а…

— Ага! — рявкнул Юрка. — Ясное дело, что про войну, про Портнову же. Пошла на спектакль, а о чем он, даже не знает… Володя! Почему я нянчиться должен?

— Вовчик, ну давай современное! — не унималась Полина. — Давай «Юнону и Авось»!

Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о несправедливости, дети верещали из-за спектакля — что-то придумали, — а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого не слушал.

— А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? — Растрепанная от ярости Маша дергала подол своего ситцевого платья. — А ты что ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?

— А тебе-то что, боишься, что уведем? — язвила Ульяна.

— Сам ты мамка! — обижался Юрка.

— Московское метро такое красивое… — хвастался толстенький мальчик из Володиного отряда.

— Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! — Малыши прыгали и хватали худрука за руки.

— Да подождите вы. Ребята, по одному… — успокаивал их вожатый.

— Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь-жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… — вертелся пухлый хвастун.

— Саша, отойди от края сцены, упадешь!

— Вжь-жюх!

— Мымра!

— Можно я?

— Это несправедливо!

— Я буду костюмером.

— Боже, да хватит! — Володин рык катком прокатился по залу, примял собой гомон.

Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на пол. Как сердце стучит: бах-бах… Как Маша пыхтит. Все замерли, только пухленький хвастун вертелся на самом краю высокой, не ниже метра, сцены.

Бах-бах… бах…

Вдруг он подвернул ногу, нелепо раскинул руки в стороны и медленно, тяжело полетел вниз. У Юрки екнуло сердце, Маша зажмурилась, у Володи запотели очки.

Ба-бах!

— А-а-а! Нога-а-а!

— Са-а-аня…

На хвастуна было больно смотреть, но на Володю еще больнее. Как он забегал вокруг раненого, как у него задрожали руки, как он принялся себя проклинать: «Ну ведь мог бы предотвратить, мог бы…» Юрка, хоть и сердился на Володю, все же первым пришел на помощь. Растолкал актеров-зевак, мгновенно оказавшихся рядом с Сашей, процитировал героя модного иностранного фильма: «Отойдите все, у меня отец — врач!» — и встал на колени. Вообще-то Юрка не шутил. Отец тысячу раз показывал ему, как проводить осмотр, вот Юрка и осмотрел поцарапанную лодыжку и ободранное колено и с видом эксперта заключил, что больного требуется немедленно доставить в медпункт. Авторитетно заверил, что носилки не нужны.

Володя попытался взять пострадавшего под руки, но тот зарыдал и наотрез отказался стоять на здоровой ноге.

— Юр, помоги. Встань слева, я од… я один не… — пыхтел Володя. Вертлявый ревущий Сашка и без того весил не меньше вожатого, так еще и сопротивлялся.

— Мама! Ма-ма-а-а! — стенал он.

— Давай, взяли! И р-р-раз! — деловито скомандовал Юрка, старательно делая вид, что днем, при падении с яблони, у него ничего не было отбито и не болит. Хотя ему даже нагибаться было трудно.

— Маша, ты за главную, — велел Володя.

Маша победно зыркнула на соперниц.

— Можно я буду костюмером? — вклинилась настырная Ксюша.

— Да можно, можно, — раздраженно ответил Володя, но успокоился и напутствовал: — Читайте по бумажкам, я позж… Господи, Саша, я понимаю, что больно, но хватит так орать!

***

Шли в медпункт медленно и долго, под аккомпанемент воплей пострадавшего. Только слепой не понял бы, что Саша верещит не от боли, а от страха и для привлечения внимания. Юрка сосредоточенно молчал, думая только о своем копчике, Володя уговаривал:

— Саня, ну потерпи, совсем чуть-чуть осталось.

На вопли выбежала медсестра, закудахтала курочкой, засуетилась, принялась жалеть несчастного. Юрку грубо отпихнула, а на вожатого глянула строго, даже зло. Юрка, пожав плечами, не стал заходить в медпункт, вдруг Лариса Сергеевна поинтересуется, помогла ли мазь, и Володя узнает о позорной Юркиной травме. Мелочь, а неприятно. Но он все-таки решил дождаться скрывшегося за дверью Володю. Хотел узнать, верным ли окажется его диагноз: безмозглость и немногочисленные ушибы, никаких вывихов и растяжений.

Возле крыльца в зарослях цветущего шиповника стояла уютная лавочка. Юрка лег на нее, уставился в небо и, вдохнув полной грудью свежего, благоухающего цветами воздуха, понял, как ему хорошо сейчас и как было душно в кинозале.

Володя вышел минут десять спустя: подвинул Юркины ноги и устало плюхнулся на лавку. Тяжело вздохнул.

— Ну как он? Жить будет? — лениво поинтересовался Юрка, продолжая наслаждаться воздухом — до чего он хорош: чистый и прохладный, хоть пей.

— Да там расцарапанная коленка и пара синяков, ничего серьезного. И зачем было так орать?

— Как зачем? — Юрка приподнял голову, но садиться не спешил. — У вас ведь сегодня прослушивание, вот он и выделывался. Видимо, хотел показать все свои таланты разом. А ты бы на ус мотал — такой голосище зря пропадает!

Володя улыбнулся, и на его усталом лице эта улыбка показалась такой искренней, что Юрка удивился: разве он стал ее причиной? И обрадовался, это приятно. Но улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

— Как мне все это надоело! — Володя потер виски.

— Что надоело? Командовать? — Потянувшись, Юрка убрал руки под голову, посмотрел в небо и сощурился от его голубизны.

— Только первый день смены, а уже все надоело! За малышней следить, перед воспитателями за каждую мелочь отчитываться, нагоняи получать — и тоже за каждую мелочь! Еще кружок этот театральный навязали… А сейчас так вообще травма у ребенка.

— Так зачем ты поехал? Не знал, что будет сложно?

Ша-а-агом

Только заслышав шипение из репродуктора, Юркин собеседник удрал в театр собирать труппу и вести ее в столовую, а сам Юрка, кряхтя, поднялся и отправился в медпункт — пусть Лариса Сергеевна еще помажет. Ему, как-никак, завтра в плавках щеголять, а сиять подбитым хвостом стыдно.

Юрка знал, что первый отряд завтра тоже отправят купаться, но почему-то, размышляя о хвосте, он думал не о своем отряде, а о пятом. Точнее, о вожатом пятого отряда.